Интервью порталу города Петропавловско-Камчатского Soul-park.ru. Январь, 2014 года

Артур Соломонов: писатель, журналист и театральный критик. Родился в Хабаровске в 1976 году. Окончил театроведческий факультет ГИТИСа (Мастерская Натальи Крымовой). Живет в Москве. Работал в изданиях: «Газета», Известия», журнал The New Times, slon.ru, snob.ru, «Новая газета» («Москвоведение») и на телеканале «Культура».

Роман Артура Соломонова «Театральная история» стал бестселлером в первые дни продаж. Он был номинирован на крупнейшие литературные премии, полюбился критикам, актерам, и, что немаловажно, читателям. Артур Соломонов со своей книгой объехал многие города России, где встречался с читателями и отвечал на каверзные вопросы журналистов. Роман отметился на крупнейших книжных ярмарках страны – ММКВЯ, КрЯКК и Non/fiction. Презентации «Театральной истории» проходят в книжных магазинах и на театральных площадках, отрывки из книги читают известные актеры. Теперь роман Артура Соломонова можно купить на Камчатке. Не так давно «Театральная история» появилась на полках книжного «Угла» в лофте «Парк культуры». В свете этого события мы побеседовали с Артуром Соломоновым.

На мой вопрос о том, не страшно ли ему было выпускать в свет столь объемный труд, Артур с широкой улыбкой отвечает: «Когда я писал, я не думал о читателе. Я писал без плана, не зная, сколько еще появится героев, и кто из них погибнет, а кто останется жить, кто сохранит союз, а кто с кем навсегда расстанется. Не знал, какой объем принят для современного романа. Потому у меня немного превышен обычный объем, страниц на семьдесят. Читатель к такому не привык».

Обычно, когда берешь интервью стараешься сделать так, чтобы твой герой забыл про диктофон. С Артуром совсем другая история. Атмосфера очень легкая и дружественная. Никакого напряжения – кажется, что для автора не существует неудобных вопросов.

У камчатских читателей пока не было возможности прочесть твой роман. Расскажи о чем книга? Что в ней главное? Театр, любовная история, взаимоотношения Церкви и общества?

Для меня в романе было важно все – и история театральная, и история церковная, и история любви. Мне хотелось показать театр как модель современного мира. Мне кажется, что современный человек испытывает ощущение зависимости (от работы, от партнера, от денег), непреходящий, может быть, безотчетный страх перед очень многими факторами, и чувствует, что его сознанием манипулируют, а сделать он при этом ничего не может, а порой и не хочет. В театре все это существует в концентрированном виде, и при этом страх, манипуляция и зависимость там имеют и позитивную окраску: артист должен бояться режиссера, а режиссер – бояться потерять влияние на артиста, во время репетиций происходит множество манипуляций с сознанием актеров, а зависимость – актеры же ее просто ищут. Независимый артист – это артист безработный.

Если говорить о литературной традиции, главный герой романа, Александр – маленький человек, черты которого может, как мне кажется, обнаружить в себе каждый. Хотя, может быть, это сходство кому-то не польстит. Александра все хотят использовать в своих целях, даже его возлюбленная. Правда, он находится в эксклюзивной ситуации: рядом с такие мощные фигуры, как режиссер Сильвестр Андреев, «недоолигарх» Ипполит Карлович, священник отец Никодим. Но тем не менее, Александр очень достойно выдерживает их «нашествие» на свою жизнь. В этом есть надежда. Как и в самой истории любви, мучительной, сложной, но тем не менее – истории любви.

Все! Дальше не рассказывай. Оставим простор для читателей. Расскажи лучше, работал ли ты с подтекстом? Какие подводные течения есть в романе? Может быть, скрытый символизм?

Никаких символов и подводных течений я в роман не закладывал. Например,  я дал одному из героев романа, который постоянно совершает предательства, имя — Иосиф Флавин. Каюсь, я не знал, что Иосиф Флавий, автор  «Иудейских войн» –  символ предательства. Уже потом редактор спросила меня: «Почему персонаж назван так в лоб?» Сцену с провокацией в храме, которую устраивает режиссер Сильвестр Сергеев, я написал до событий с Pussy Riot. Так что нет смысла и в этом случае искать скрытые, зашифрованные параллели. Я вообще не люблю тексты, где автор намеренно что-то зашифровывает, а читатель должен дешифровать. Писатель, мне кажется, не должен как-то особенно заботиться о подтексте. Ему лучше заниматься текстом. Сопутствующие смыслы все равно входят в текст, независимо от тебя. А если ты будешь озабочен не тем, чтобы грамотно обращаться с сюжетом, героями и интригой, вкладывать мысли, которые тебе кажутся важными и, главное, подходящими для героев, а еще и что-то игриво припрятывать, загонять в подтекст, загадывать ребусы, хорошего результата не будет.

Писатель, мне кажется, не должен как-то особенно заботиться о подтексте. Ему лучше заниматься текстом. Сопутствующие смыслы все равно входят в текст, независимо от тебя.

Были у тебя страхи перед выходом романа? Например, что роман длинный, и никто его читать не будет, или что священники заклеймят?

Безусловно, страхи были. И разногласий с Церковью не хотелось. В определенном смысле роман защитила очень глубокая статья на «Правмире» (pravmir.ru. – Прим. авт.), которая вышла через две недели после публикации книги. Она отвела возможные стрелы – может быть, временно? Но на православных форумах меня осуждают за то, что я изобразил священника, который хочет владеть театром, курит, матерится. В сети есть форумы с названиями, например, «доброе слово» – так вот ко мне там обращаются с совсем не добрыми словами (смеется).  Некоторые верующие полагают,  что священник – это почти икона, что он безгрешен и нам остается только на него молиться. Помимо того, что это совершенная неправда, это еще и очень опасная позиция – объявлять какого бы то ни было человека или группу людей безгрешными. А я написал человека в рясе со своими причудами, странностями, мечтами, и, конечно, грехами.

Некоторые верующие полагают,  что священник – это почти икона, что он безгрешен и нам остается только на него молиться. <…> А я написал человека в рясе со своими причудами, странностями, мечтами, и, конечно, грехами.

Давай про твоих героев немного поговорим. Как появился карлик Ганель? Он совершенно мистически возникает в начале романа. Это, знаешь, такой линчевский момент.

А черт его знает, из чего все это складывается.  Мой сын завел кролика. Почему-то, когда он его обнимал, то издавал такие странные звуки, что-то вроде «ганели-ганели-ганели»… Возможно, так карлик обрел свое имя? Ганель появился, когда мне стало понятно, что в тот зверинец, который описан в романе, я хочу внести щемящую, человечную ноту. Конечно, нота человечности возникала и благодаря истории любви Александра и Наташи.  При этом, с одной стороны, Ганель обладает меньшими возможностями, чем обычный человек, с другой же стороны, он обладает сверхспособностями. Это противоречие создавало определенное художественное напряжение. Но и отец Никодим, священник, окормляющий «недоолигарха», обладает если не сверх, то уж точно очень большими способностями.

И он выглядит очень убедительно. У тебя ведь был довольно большой опыт общения со священниками. Ты делал много статей и интервью на тему православия и общества, православия и интеллигенции. Материалов интересных, иногда неоднозначных. А еще статьи о театре, о власти. И все эти темы собрались в твоем романе. 

Я не то чтобы брал прямо из жизни, прямых прототипов у моих героев нет, но я писал о том, что знаю, и не сочинял какой-то миф. Конечно, я не видел священника, который мечтает получить власть над театром. Но подобный психологический портрет я себе хорошо представляю. Священник, который находится подле богатого человека, потакает ему во всем, при этом мечтает о том, чтобы спасти его от геенны огненной, но не забывает пользоваться его деньгами…  Примеры батюшек, которые постоянно идут на компромисс, я сплошь и рядом вижу. Но для романа нужно что-то большее, чем примеры из жизни,  и я написал священника, который мечтает о театре – потому что, во-первых, он очень талантлив, во-вторых, он хочет власти.  И  борьба режиссера и священника для романа очень важна по многим параметрам.

Чем сформировано твое отношение к священнослужителям?

Мой одноклассник и лучший друг Дмитрий Лепешев стал священником, теперь он отец Никанор. Стоит заметить отдельно, что отец Никанор – очень интересная фигура в современном православном мире, и близкое знакомство с ним значительно облегчило задачу создания отца Никодима. Знаешь, удивительно наблюдать, когда человек рядом с тобой растет, формируется, и ему вдруг приходит мысль о том, что он должен стать священником. И вот твой друг со всем своим сложным внутренним миром начинает входить в новую для него социальную роль, но  его мир при этом проще не становится. Но реальный отец Никанор и мой герой, отец Никодим, никак не связаны между собой.

Ты родом из Хабаровска.  Долго ты прожил там?

Я жил в Хабаровске до 17 лет. Мои папа и мама изучали культуру малых народов Дальнего Востока. Папа говорит на языках малых народов, раньше он ездил в села, где порой даже учил коренное население их собственному языку. А мама изучала их музыкальную культуру. У нас в квартире постоянно гостили нанайцы, ульчи, удегейцы, играли на варганах, раскладывали на полу халаты, ведь в узорах этих халатов были зашифрованы легенды, которые вычитывал мой отец. Я помню, как на моих глазах разрезали рыбу и тут же солили икру, которую мы ели уже через несколько минут. Нам привозили оленину, медвежатину… Родители ездили в экспедиции, потом рассказывали мне о своих поездках. Не знаю, повлияло ли это на меня, и как именно повлияло, но я навсегда запомнил, что рядом с большими российскими городами идет совсем иная жизнь, резко отличающаяся от нашей… И я в большей степени сформировался под влиянием родителей, чем под влиянием школы.

А территориально? Ты формировался в большей степени в Хабаровске или в Москве?

Мне кажется, основное формирование произошло в Хабаровске. В том лицее, который организовал мой папа. История была такая – в какой-то момент пришло осознание, что я не могу больше учить геометрию, физику, алгебру… Я понял, что эти предметы мне не нужны, что они отнимают массу времени, и ушел из школы. Родителям, конечно же¸ ничего не сказал. И продолжил ходить в музыкальную школу (я играл на кларнете), учить японский язык, заниматься в театральной студии, читать книги. Мне все это очень нравилось! Я сам себе устроил образовательный процесс и был счастлив. Больше мне ничего не было нужно. Но вскоре я был рассекречен. Где-то через полтора месяца родители заметили, что я как-то слишком счастливо живу, и вставать стал не так рано… Меня вызвали «на ковер». Папа, видя мое упрямство, видя, что я не хочу тратить время на то, что мне никогда в жизни не пригодится, не стал настаивать на своем. Он поступил иначе. Это был 1991 год, мне было 15 лет. Тогда уже в обществе многое начало меняться, организовывались разные организации, учреждались учреждения, и тут же рушились… И на этой волне папа создал гуманитарный лицей. Такое сейчас невозможно представить. Он за месяц запустил этот процесс! Прошел все необходимые согласования! Профессора ведущих хабаровских ВУЗов стали нашими преподавателями. И не стало для меня этого кошмара – физики, химии, алгебры. К нам поступили дети из элитных семей, даже был конкурс на места. Собрались люди такого же склада, как я. Представь, люди с одинаковыми интересами проводят вместе почти все время в течение двух лет! Там-то я, мне кажется, и был сформирован. А кроме этого в Хабаровске была театральная студия «Алый парус», где я играл. И какое-то понимание если не о театре, то о чем-то, близком к театру, там было заложено.

Как ты считаешь, есть ли возможности у творческих людей на Дальнем Востоке? Можно ли достичь успехов в творческий сфере в городах, отдаленных от Москвы?

Я не могу говорить обо всем дальневосточном регионе, но я не так давно был в Хабаровске, и увидел, что он стал гораздо ухоженнее и богаче. Правда, я был там до наводнения, за несколько месяцев… Книги в отдаленных от Москвы городах писать можно абсолютно точно. Более того – именно в отдаленных городах книги писать и нужно! Я написал свой роман не в Москве. И когда я буду писать следующую книгу, я сделаю это не в столице. В Москве невозможно писать какие-то большие, рассчитанные на широкое дыхание, вещи. Здесь время проходит быстро – ты проснулся, через пару часов с кем-то встретился, поехал на метро, зашел в какое-нибудь кафе, потом попал в маленькую пробку… и уже вечер. Причем поздний. А чтобы написать большой текст, в котором много героев и сюжетных линий, ты либо должен вообще ни с кем не встречаться и сидеть в комнате, либо уехать хотя бы на время…

Знаешь, у Станиславского есть фраза – «Никогда не говорите: жизнь загубила в нем талант. Талант — это стиль жизни». По-моему, не важно, где ты живешь. Я много встречал людей, которые в провинции делают то, что им интересно, что им кажется необходимым и важным. Мне кажется, только так и надо действовать.

Безусловно, но творчество не может оставаться навечно вещью в себе. В какой-то момент любому автору понадобится слушатель, зритель, читатель. 

Когда я писал «Театральную историю» мне не то чтобы не был важен читатель. Я просто не мог себе представить ни этого читателя, ни так называемую «целевую аудиторию», на чьи потребности автор якобы должен ориентироваться. Это просто невозможно в процессе работы. Невозможно представить себе какого-то человека, который говорит: «а вот это для меня не смешно», «а здесь мне скучно». Кто этот человек? Откуда он взялся? Почему дает советы? Из каких индивидуальностей состоит эта неведомая «целевая аудитория»? Ориентир в процессе написания текста один – собственный вкус и выбор. Это и прекрасно, и страшно одновременно. Вот журналистский текст – другое дело, он как раз рассчитан на определенную аудиторию. Есть, например, 5000 знаков, есть издание, и ты примерно понимаешь, для кого ты пишешь. А когда пишешь книгу, думать таким образом странно.

При этом, как правило, творческие проекты (если они не связаны с массовой культурой) на первом этапе финансово обречены, по крайней мере у нас в России. Делать финансово обреченное дело, которое еще и не приносит тебе радости, в расчете на какого-то третьего человека или мифическую «целевую аудиторию», – это издевательство над собой. Нужно хотя бы удовольствие получать, и эгоизмом это назвать нельзя — я говорю так, потому что иначе, мне кажется, просто не получится ничего написать.

И как же ты нашел своего читателя?

Посылал части текста разным людям, которые интересовались тем, что я пишу. Конечно, комплименты меня вдохновляли. Если комплиментов не делали, обижался (смеется). Естественно, влияния на текст, на его структуру, это не оказывало. Но мне казалось, что когда много людей читают текст, он как будто обретает силу от соприкосновения с чужим сознанием, чужим приятием и даже неприятием. Читатели как будто усиливают силу жизни героев. Постепенно персонажи романа стали появляться в разговорах, о них говорили, как о своих знакомых: «А вот отец Никодим, а Сильвестр Андреев…». Это было очень приятное и при этом весьма странное ощущение. Ведь когда-то только я один был с ними знаком. Вот этот период – рассылка черновиков – был очень важен, если можно так сказать, энергетически важен.

Возможно, то, что я посылал незавершенный еще текст своим знакомым, обусловлено моей профессией – журналиста. Журналист ведь не привык, что реакция читателя откладывается надолго. Написал колонку – и текст сразу появляется в публичном пространстве. А с того времени, как я поставил точку в романе, и до издания книги прошло полтора года. Книгоиздание – длительный процесс.

Знаешь, у нас тут люди себе и представить часто не могут, что можно вот так запросто отправить свои текст, музыку, произведение, что угодно кому-то значимому, да еще и рассчитывать на ответ. 

Я понимаю, о чем ты говоришь. Один человек, которому очень понравился мой роман, сказал мне: «Как ты вообще решился? Это же такая наглость – написать книгу!» Действительно, написать книгу, да еще толстую, да еще и роман, да еще и находясь в контексте русской литературы – это наглость. Столько книг написано, с какой стати, читать должны еще и тебя… и вообще кто ты такой?! (Смеется.) Но нужна именно эта наглость и определенная доля легкомыслия. В какой-то момент ты принимаешь внутреннее решение: «Я напишу книгу». Просто отвечаешь действием на потребность написать и закончить ее. А дальше нужно еще сделать очень много для того чтобы книга вышла и дошла до читателя. Это очень трудоемкий процесс.

Один человек, которому очень понравился мой роман, сказал мне: «Как ты вообще решился? Это же такая наглость – написать книгу!» Действительно, написать книгу, да еще толстую, да еще и роман, да еще и находясь в контексте русской литературы – это наглость. <…>Но нужна именно эта наглость и определенная доля легкомыслия.

А знакомства играют роль? Авторское обаяние как-то связно с личным? Поговаривают, что Бродский получил Нобелевскую премию исключительно потому что знал с кем пить. 

Конечно, знакомства играют роль, и надо знать с кем пить. Но при этом нужно знать, что предложить в процессе пьянки. Но я пью не ради выгодных предложений, а ради удовольствия. Бывает, что это совпадает, тогда наступает уже полная гармония (смеется).

На презентациях книги твой текст читают известные актеры. Здесь сыграли роль личные знакомства или им просто нравится книга, потому что они узнают в романе себя?

По-разному. Алексей Девотченко мой знакомый, Максима Виторгана я не знал лично. Ему послали текст, он заинтересовался, сказал, что хочет прочитать, Павлу Любимцеву я подарил книгу, а молодые актеры Художественного театра… Мне совершенно неожиданно позвонили из МХТ и сказали: «Мы хотим работать над вашим текстом для вечера современной прозы».  У текста началась своя жизнь, не связанная с моей. И это очень здорово, это лучшее, что я мог желать для книги.

Как долго ты писал книгу?

В целом год и три месяца. Процесс издания занял где-то еще год.

Как началась работа над «Театральной историей»?

В принципе я всегда знал, что хочу писать художественные тексты.  Однажды так устал от всех своих работ и от Москвы, что уехал в Индию. Не для того, чтобы написать книгу. Просто хотел отдохнуть. И очень быстро прочел все книги, которые взял с собой. И начал писать. Потом уже появились идеи, которые неизбежно должны были появиться именно в этом тексте.

А как же работа – то есть зарплата, жить-то на что-то было надо?

До того как начать работу над книгой, я накопил определенную сумму. Поэтому какое-то время мог не работать, а путешествовать и писать. А потом мне предложили выпускать приложение к «Новой газете» и это заставило меня гораздо энергичнее работать над романом.Я понял, что не смогу совмещать работу и роман. И принял предложение, а пока шло согласование – штатное расписание, структура отделов, макет –по ночам дописывал роман. В итоге приложение вышло всего два раза. У издателя не хватило денег, чтобы его выпускать. Но роман я закончил.

С чего началась работа над романом? Ты как-то специально готовился, собирал материал?

Я начал писать с дневника Александра. Написал первую фразу: «От ярости его ноздри раздулись…». А потом появилась определившая весь дальнейший текст фраза «Я непризнанный актер».  Работал над текстом я интуитивно, хотя, мне кажется, писатели так обычно не работают. Потом появилась любовная история (сейчас ею и начинается роман), оказалось, что подруга главного героя тоже актриса, а потом стали появляться другие герои. Персонажи несли с собой темы – театр, Церковь, любовь, измена, противостояние между священником и режиссером…

Правда, что каждый журналист мечтает стать писателем, или хотя бы  называться литератором? Вроде как каждый солдат мечтает дослужиться до генерала… Что именно тебя побудило заняться литературой?

Мне кажется, что если не все, то многие журналисты хотят написать книгу. И многие это делают, и очень неплохо. Но я изначально хотел писать художественные вещи. Еще с детства. Рассказы писал очень мрачные, потом написал две пьесы… Написал и все. Ими я больше не хотел заниматься. А вот когда написал этот роман, то почувствовал, что хочу, чтобы он дошел до читателя. И занялся поиском издательства. А теперь, когда роман издан, как видишь, я неутомимо езжу туда, куда меня зовут, участвую в презентациях. И еще ни разу не отказался!  Хотя, честно говоря, не очень люблю рассказывать о себе и своих достижениях (смеется). Но с выходом книги включился какой-то инстинкт, который мгновенно нейтрализовал лень и некоторые другие мои качества, которые могли бы помешать книге дойти до читателя.

Беседовала Ива Казанцева